Золотая середина – это будущий эпицентр

Простой урок, который можно извлечь из истории: любая умеренная позиция по любому вопросу, связанному с причинением смерти или страданий большому числу людей, в конце концов вдрызг проигрывает. Здесь речь даже не об этической стороне. Чисто в смысле популярности, представленности кем-то – от нее ничего не остается.

То есть: легко представить себе, в соответствующие эпохи, умеренных по вопросам, скажем, о рабском труде или о геноциде в отношении побежденных в войне. (Я специально не трогаю чисто суеверное, вроде человеческих жертвоприношений и сожжения ведьм, чтобы не упрощать.) Это люди неглупые, и их аргументация к «неизбежности зла» была вполне разумной. Без рабов вся экономика полетит, и будет ой как трудно ее перестраивать; к тому же с социализацией отпущенных рабов будут проблемы. Верно? Верно. Из незачищенных побежденных вырастут жаждущие мести, которые либо придут и нас уничтожат, либо будут жить с национальным комплексом вместо того, чтобы оставить о себе доблестную память. Верно? Верно.

Но затем переполняются чаши, гуманность раздраженно торжествует, наступают все те самые последствия – и тут выясняется, что взгляды на то, которое из зол меньшее, удивительно подвержены веяниям моды. Хозяйство в глубоком упадке, из-за вчерашних рабов невозможно выйти на улицу? «Ну и? не порабощать же их обратно, и не плыть же за новыми». Через двадцать лет после прошлой войны границу осаждает новое поколение, решительно настроенное и напрочь растерявшее былой кодекс чести? «Ну и? не истреблять же их было». И в таком климате бывшие умеренные, повторяя ровно те же аргументы, звучат уже как кровожадные маргиналы.

Бывают, конечно, такие стечения исторических обстоятельств, при которых «культура смерти» возвращается. Собственно, и в первый раз она откуда-то взялась; даже если для нас незапамятны времена, с которых существовали рабство и геноцид, не вызывает сомнений, что в еще более незапамятные времена до этого их не было. И что интересно: возникают такие вещи сами собой, а не потому, что их кто-то придумал. То есть зло сначала исподтишка делается повсеместным, а потом выясняется, что все к нему привыкли, и появляются те, кто его рационализирует.

К чему я все это? Ну конечно же.

Аборты станут абсолютной неприемлемостью, поводом плевать свысока в грязную лужу прошлого, в пределах, я думаю, лет пятидесяти. Вслед за чем, вероятно, наступят все те последствия, о которых сегодня предупреждают прочойсеры. Перенаселение в социально проблемных слоях, «несчастные дети», «загубленные жизненные шансы», ну и конечно, нелегалка с энным процентом летальных исходов. Но станет катастрофическим фо-па, убивающим репутацию, предлагать со всем этим справляться, разрешив аборты обратно. И как-нибудь по-другому с этим вполне себе справятся.

Из всех исторических векторов один просматривается, пожалуй, яснее всех, просто-таки виден как длинная черта на спутниковом фото времени: это печальная шеренга идущих нахуй умеренных. «Светлый экстремизм» всегда побеждает, побеждает так тотально, как когда-то и не надеялся. Человек чем дальше, тем больше становится радикальным романтиком. То есть чем дальше, тем больше становится собой. Нынешние прочойсеры – той разновидности, что «не одобряют, но не видят альтернативы» – люди бесспорно неглупые, но застрявшие в настоящем и поэтому лишенные некоего чувства пропорции. Каждому из них стоит задуматься, стал ли бы он предлагать «репродуктивную свободу» обществу, в котором ее нет и чьей спонтанной реакцией было бы отшатнуться в чисто гуманистическом (не религиозном, не традиционалистском) ужасе.

Есть еще те, конечно, для кого та или иная человекорубка не «неизбежное зло», а даже и вовсе не зло. Крепкие хозяйственники-рабовладельцы, для которых «словословящий скот» как-то подпадает под священные чувства к земле и дому; бравый вояка, который нахмурится, посмотрит в небо и отдаст приказ перерезать всю деревню; суровые торквемады, для которых пытки и костры осеняются благодатью преклонения перед Господом; ну или, в нашем случае, те, для кого убийство ребенка – одно из священных, неприкосновенных прав женщины.

С такими людьми история не столь милосердна, чтобы просто послать на три буквы. На них она оттягивается по полной.

Под пристальными взглядами слабонервных

Во Флориде маленький переполох. При аборте на 23-й неделе ребенок выжил и дышал; расторопная ассистентка засунула его в пластиковый пакет и выкинула в мусорку, где он и того. Мамочка это видела и теперь валяется вся в посттравматическом синдроме, абортмахер подделал записи, аноним сообщил в полицию, у абортмахера отняли лицензию.

Для меня ничего шокирующего здесь нет. Каждый аборт – это убийство ребенка, и детали не имеют никакого значения вообще. Тут процедурка вышла даже гуманнее обычного.

Все трогательное прочойсерское скотство в том, что вот тут публика взяла и зашевелилась, засомневалась, сказала «ай-яй-яй, это уже перебор». Их беспокоит только то, чтоб все прилично выглядело. Прочойсер – тот тип обывателя, у которого под носом можно устраивать геноцид, и он не моргнет, если только все будет чинно обставлено, красиво названо и исполнено где-то за кадром. Но если кто-то, допустим, попытается выбежать из стройной шеренги смертников и на глазах у прохожих получит пулю в спину, тут прохожим, конечно же, станет не по себе, они сделают взволнованные лица и скажут, что хотя всецело поддерживают политику вождя по окончательному решению детского вопроса, но отдельные эксцессы заставляют, и т.д.

Тьфу.