Чернушка

Женщина, гласит действующее законодательство, имеет право самостоятельно решать вопрос о материнстве.

Помимо своей тошнотворной эвфемистичности (Endlösung der Mutterschaftsfrage, блядь), эта формулировочка наводит меня на довольно забавные мысли – в которых, понимаю, можно найти сексизм, особенно если его там искать.

Слово «самостоятельно» на самом деле саботирует всю фразу, превращая ее в нечто наподобие «каждый мужчина имеет право рожать». Всякий раз, когда прочойсер квакает что-то насчет «распоряжаться своим телом», ему вполне уместно задать вопрос из анекдота про русалку – как? Если бы женщина могла вызвать у себя выкидыш «могучим усилием воли» (© Иван Ефремов, у которого кто-то так остановил свое сердце), говорить было бы вообще не о чем, сопротивление «репродуктивной свободе» было бы бесполезно. Да и, заметим, не столь мерзко выглядела бы процедура. Но в том-то и прикол, что «право женщины решать» отличается от «права мужчины рожать» только тем, что наука еще не нашла способа реализовать второе.

Поэтому, в качестве легкого досуга, прочойсеру можно ответить схоластикой на схоластику, мозготеррором на мозготеррор. «Право на аборт», даже если в такое право уверовать, абсолютно не исключает возможности запретить аборты де факто. Есть ведь еще целое отдельное право брать деньги за то, что помогаешь кому-то «распоряжаться своим телом». Сегодня есть, а завтра его бросят в огонь – и что, много ли появится благотворительных деторубок? Это ведь уже не «права индивида», а «свобода предпринимательства», гораздо менее сентиментальная тема. Те же наркотики много где не запрещено принимать, но запрещено продавать. Ась? Государство должно обеспечить индивиду возможность реализовать свои права? Не вопрос: государство выпускает брошюру «Аборт в домашних условиях» и распространяет ее бесплатно, снабдив аршинными предупреждениями, которые в данном случае будут уже не пропагандой, а элементарной заботой о здоровье граждан.

И второй прикол. По поводу «мужчина вообще не имеет права на мнение». Кто придумал аборты? Который пол больше труда и мысли приложил практически ко всем современным технологиям фетицида? Давайте начнем с того, что традиционно у женщин для реализации их «репродуктивной свободы» были такие варианты: чудодейственный заговор бабы Фроси; травяной настой бабы Параши; прыжок с горячего шкафа в ванну, полную спиц (or something). И хотя о патриархальном непущании женщин в науку можно говорить до тех пор, пока речь не станет нечленораздельной из-за выросших во рту грибов, факт остается фактом: все, что мы понимаем под абортами сейчас, начиналось как подарок бывшему прекрасному полу от бывшего сильного. Конечно, подарок не без выгоды для себя, ввиду чего остается открытым вопрос, а не стоило ли над конкретными дарителями проделать вещи, упоминание которых несовместимо с LJ Terms of Service, причем клещи предварительно раскалить.

И вообще: аборты – нечто настолько явно сделанное, новое, суррогатное, с хлорным душком антиутопического «прогресса», что становится смешно и противно, когда феминиствующие пытаются эту тему не просто монополизировать, а монополизировать и сделать вид, что так всегда было. Что мужчины, дескать, лезут куда-то в вековечное женское, в самые кружева и лепестки, грязными шовинистическими лапами. Это равносильно нации, отстаивающей свое право на ядерное оружие с позиций, что это часть ее культурного наследия, самоидентификации и т.п.

Женщина имеет право самостоятельно решать вопрос о материнстве. Every child is a wanted child. Arbeit macht frei.

Муаххаха!

Руди Джулиани гонит пургу про то, что хоть он и весь из себя католик, но-таки против запрета абортов, ибо плюрализм, невмешательство государства, вся фигня.

У него четыре раза барахлит микрофон от удара молнии.

Слава мракобесным небесам.

Подавите!

Иные думают, что я против абортов, потому что «не понимаю всей сложности». Думают, будто я верю в каких-то монстрих, которые вырвут дитя из чрева своего, а потом пойдут смеяться и есть мороженое. В то время как аборт – «всегда нелегкое решение для женщины» и вся фигня. Из-за этого меня презабавно обвиняют в моральном паникерстве. Меня, своеобразного ницшеанца в этом вопросе.

Всю сложность я прекрасно понимаю. И вот именно ее я больше всего ненавижу.

«Маленьких людей с большими терзаниями» надо, простите меня, давить. Нет, не с каким-нибудь нелицеприятным пафосом, а походя, как в мультяшной «Алисе»: «подавите его». Подавите все эти слезы-вздохи-бессонницы, истерики, трехгрошовую решимость и эндокринные покаяния, попытки делать Каменное Лицо перед Ледяным Ветром («он стоял на сквозняке, фотогенично скуксившись»). Это не «совесть», не «condition humaine», не «безысходность бытия», это порнография какая-то. Мозгоебство нам всем свойственно, но есть еще душеебство.

Человек обязан знать границы своих возможностей, прежде чем что-либо делать, сколь бы ни хотелось. Есть понятие «не уметь жить», такое же простое, как «не уметь пить» (от разговоров, что-де эмбрион – паразит и самозванец в теле женщины, вспоминается «да он вам и в штаны на*рал!»). Однако ж вот люди предпочитают Кидаться в Пучину Страстей (итальянщина какая: chidazza! pucina! strasti!) и жить «до следующей неожиданности». И ладно бы с ними, с неожиданностями, хватай людей хотя бы на дегенеративно-аристократическое отношение к жизни: действительно «сделать аборт, забыть и веселиться дальше» – и не потому, что эмбрион не человек или «не вправе», а потому, что эмбрион как бы смерд. Или смертный, с точки зрения вампира (вампиры, заметил бы тут krylov, идеальная аристократия). И эти (не)люди теоретически, лестатски симпатичны хотя бы тем, что могут с равной легкостью «оставить» ребенка, и быть неплохими родителями, если вдруг взбредет. И еще кое-чем другим симпатичны, трудноопределимым.

А этих – давить. На их нытье – «ой денег нет, вырастет весь несчастный у меня», «да со мной мама разговаривать перестанет, а подруги смеятся будут», «за что мне это», «он хоть и сразу сказал, что женится, но глаза его были неискренни», «трудно, но надо смириться с правом женщины решать, ей тяжелее, пойду выпью» – надо наконец правильно отреагировать и дать людям то, чего они всей душой отчаянно просят. «Хорошо, убедили, с завтрашнего дня кто залетел и кто обрюхатил обязаны родить и воспитать. Станет кто до вас доебываться – посылайте нахуй, говорите, мол, на нас наехали ребята покруче вашего. Увидите, как проще и достойнее заживется. А чтоб вы не думали, что мы враги свободы, отныне вводятся: фиолетовый свет светофора, на который можно переходить улицу задом наперед или на руках; право фотографироваться на паспорт с пластмассовыми рогами или антеннами на голове; [еще несколько]».

Для тех, кто возмущен. Внятное отрицание государственного контроля исходит из двух вещей: абсолютного неприятия губриса (т.е. оскорбительного самоутверждения сильного над слабым) и относительной убежденности в том, что «люди сами лучше справятся». По первому пункту: я не за то, чтоб кого-либо «щучить». Я первый пожертвую мечтой о запрете абортов, если запрет будет исходить от людей, которые мое риторическое баловство станут повторять на полном серьезе. А вот по второму пункту на принципы идти нельзя. Экономические, общественные, личные свободы нужно беречь не потому, что дядя Джефферсон так сказал, и не потому, что свободы – это ня как кавайно, а потому, что «люди справляются», причем гораздо лучше, чем без свобод. Здесь – не тот случай. Здесь мы сливаем миллионы людей из уважения к трусости растяп, подавляющему большинству из которых еще и самим тошно. Мы заводим кривое и уродское определение того, что есть человек, чтоб случайно не назвать растяп убийцами, они ж у нас нежные, чуть что в слезы. Подавите это подавляющее большинство. Остальные вывернутся, те еще бестии. Мы даже не заметим.

Прочойсеры оттого и жалки, что борются за умозрительную свободу почти несуществующей породы людей. Какая б она там ни была, эта порода, как к ней ни относись, ее прежде всего не видать. И меньше всего ее видать среди самих прочойсеров. Типичный громкий прочойсер – это либо «любящий родитель троих детей», чья мрачноватая эгозащита косит под широту взглядов, либо «мама-роди-меня-обратно» с циклическим самооплакиванием по случаю, либо вечно озабоченный философ-общественник, только что пятистопным ямбом не говорящий, либо условная молодежь, для которой аборты – это так же круто, как пираты или Г. Лектер. Все это называется страдать фигней по-мелкому. Даже (а не «особенно») последнее.