О полезности пользы

Такие комменты меня не перестают бесить. Ко всему привык, к этому – все никак.

Мне кажется, это все бестолковая фигня.
Каждый человек вправе решать, обзаводиться ему потомством - или нет.
Не надо вести бессмысленные разглагольства о душе.
Идите лучше старикам помогать в богадельни,
хотя какая - то польза будет.

Противно вот это начальственное посылание заняться лучше чем-то полезным. Чаще всего – «помогать детям». То есть, в прочойсерском воображении, отправить блаженненьких, путающихся под ногами гуманистов, на более серьезный фронт работ. Причем работ, состоящих из одной текучки, – при всем уважении к благотворительности, она занимается только устранением последствий. Едва где-то светит запрет абортов, как начинается истерика. Разглагольствовать, получается, плохо; чего-то добиваться – тоже плохо. Так, самаритянствуйте и не рыпайтесь, «не навязывайте свою мораль другим».

Мораль – это и есть то, что ты готов навязывать другим. Причем навязывать там, где сила, в любом ее виде, не на твоей стороне; там, где от тебя потребуется полная внутренняя мобилизация. Тем и отличается мораль от щепетильности и от снобизма.

С «душой» возникает интересное недоразумение. Здесь пролайферы-христиане буквально брезгуют простой и научной правотой, предпочитая сомнительную метафизику. Жизнь человека начинается с зачатия потому, что ей, тупо по Оккаму, не с чего больше начинаться. Как раз-таки прочойс держится на вере в душу. Называется это по-другому, но суть та же: они убеждены, что пока в человека неким образом не вселяется высшая нервная деятельность, это еще не человек. Или же они находят какие-то ритуальные точки отсчета жизни – либо рождение, либо жизнеспособность плода. Это их больше впечатляет, чем микроскопические катаклизмы оплодотворения и приживления, и потому кажется вернее. Их воображение не приемлет того, что клетка, две, четыре – это уже человек, и они протестуют, как тот житель джунглей, который впервые увидел открытую местность, и когда ему сказали, что во-он те букашки вдали – это буйволы, он обиделся, что его считают за дурака.

Дальше прочойсеры четко делятся на «совсем идиотов» и «мыслящих». Совсем идиоты рассказывают прибаутку про то, что минет – это каннибализм, и становятся страшно довольны собой. Смешно то, что прибаутка эта не просто тупа, а мракобесна. Простонародный здравый смысл пытается учить ученого. По аналогии: «говорите, при расщеплении атома выделяется вредное излучение? а вот ионизация – это же тоже расчипление антома, от него елихтрон отлятает, а то и два! как мы все живы до сих пор, а? хааа-ха-ха! запретить грозы! о-ха-ха-ха!».

Мыслящие говорят: «ну жизнь, ну и что? бактерии тоже живые, как вас может это занимать, когда перенаселенность, когда женщины в бедственной ситуации...» и т.п. Если бы они были в этом последовательны, не соскальзывали то и дело назад в «эмбрион – не человек», вести диалог было бы проще, а отстаивать в нем пролайферскую позицию – сложнее. Потому что здесь кончаются разговоры на тему «о чем мы говорим?», и уже нужно бесповоротно принять сторону одних ценностей против других.

Начать можно на том же месте. Бороться за признание эмбрионов людьми нужно уже потому, что это верно, а обратное ложно. Какие неудобства у кого из-за этого возникнут, меня не очень интересует. А неудобства возникнут – на этом этапе – только те, что некоторые вещи потеряют приличный вид. Аборт – это убийство, и можно рассуждать здесь об особых обстоятельствах, но нельзя это полностью отрицать только потому, что кто-то сильно обидится, обнаружив, что его считают убийцей. А вы как думали? С вами еще и политес нужен, оказывается?

Я, частный человек, не представляющий никакую нравственную корпорацию, просто не испытываю участия к тем, кто решает свои проблемы абортами. Я отказываюсь входить в их положение, я отказываюсь видеть их людьми, которые «не виноваты» и «не сделали ничего плохого». Виноваты и сделали. Их больше, чем меня, их больше, чем даже нас, и они вольны отвечать как угодно, но вот только совсем позорно с их стороны делать вид гонимых и ущемляемых в правах. Я не считаю, что существует обязанность превозмогать себя и идти на подвиги. Я считаю, что нужно не доводить до ситуаций, когда это требуется. Поэтому если тебя совсем ломает ответить за последствия несработавшей контрацепции, завяжи с сексом, пока не перестанет ломать. Или сделай аборт, но, черт возьми, понимай, кто ты после этого есть. У меня есть сугубо личное правило никак не думать о чем-либо, что человек в жизни сделал до моего знакомства с ним. Но если я узнаю, что кто-то сделал аборт уже «в реальном времени», я не буду с ним дальше общаться. Моя мать в тяжелейшей ситуации смогла поступить как нормальный человек. В том, что отношения с матерью у меня сложились катастрофически, я прямо виню всех тех, кто делал ей еще хуже, зудя, что нашлась-де дура с идеалами. И чрезмерная опека, и постоянные срывы на меня – оттуда. Крайним во всем этом оказался я, ничего никому не сделавший. Поэтому я за то, чтобы и закон, и общественное мнение были на стороне таких, как мама. Асимметрично. Никакого «уважения к личному выбору» – оно только подставляет принуждаемых к аборту. А те, кто гордо отстаивает «право» «распоряжаться» «своим» телом, пусть знают: если закон и общество когда-нибудь посягнут на вашу свободу отрезать себе палец и засунуть его в задницу, тогда весь мой запал, все мое красноречие будут на вашей стороне, и мы победим.

Эстетическое

Большинство пролайферской агитации сводится к двум вещам, и это именно те две вещи, которых там быть не должно. Чей эффект – от минимального до обратного. Кровь и сопли.

То есть мертвые зародыши и «маманеубивайменя».

То и другое само по себе – слишком примитивно и быстродейственно. От этого легко отключиться.

То и другое вместе – создает образ абсолютного бессилия. Воплей о пощаде, когда нет никакого оружия, кроме децибелов. Скорее уверяет противящихся во вседозволенности, а сочувствующих – в том, что это безнадежная борьба.

Агитация против абортов, в любых ее проявлениях, должна вызывать страх. Сильный, глубокий страх, который с одной стороны интригует воображение, с другой – отбивает желание связываться с этим в реальности. Средства тут чуть сложнее, но все равно просты. Мистицизм и ненависть.

Вместо трупов – эстетика смерти. Чистая, темная, всегда неожиданная. Простой и доходчивый символ для пролайфа – летучая мышь. Тот же зародыш, но черный и с крыльями, эмбриодемон. «Здесь всё». Вплоть до присвоения прочойсерских наездов в духе, что-де зародыш – нежеланный кровопийца: «вызывали?..» Изобрести можно еще многое. Вернее, использовать то, что уже изобретено и использовано в хороших фильмах ужасов.

Вместо сантиментов, вместо даже ярости – ненависть, спокойная и сосредоточенная. Ненависть от гнева отличается абстрактной целью. Гнев – это призывание на чью-то голову грома и топора, это в крайнем случае самомотивация, означающая, что прямая готовность к действию пока не пришла. А вот ненависть – это уже рабочее настроение. Правильно выраженная, она ничего хорошего не сообщает.

Чисто технически, ex modo operandi, прочойс – конструктивная сила, а пролайф – деструктивная. Прочойс добавляет нечто в мир, стремится усложнить и обогатить мир еще одной мерзостью. Пролайф стремиться сделать мир на одну мерзость беднее, сжить чуму со свету и поставить столб в ее память, не более. Этим и следует руководствоваться.

Призывал к насилию. Но кого?

Есть два подхода к ритуализованной, пафосной, жестокой расправе над злодеем. Первый: «собаке – собачья смерть». Повозить в клетке, каленым железом вывести на лбу нехорошее слово, четвертовать, остальное повесить, сжечь и спустить пепел в канализацию. Второй: «Прокрусту – прокрустово ложе». Где со злодеем совершается именно то, что он делал с другими, даже если это не столь зрелищно, как могло бы быть. Часто то и другое перекрывается, но это бывает по малоизобретательности злодеев и большому их послужному списку. На самом деле за этим два очень разных представления о том, что такое акт садизма во имя справедливости. Первое заманчивее для возмущенного обывателя, но само по себе бессмысленно, не завершает ничьих гештальтов, не развеивает какой-то черный дым над всем этим безобразием, а наоборот, добавляет его, и смахивает на жертвоприношение (то есть акт коллективного психоза). Второй вариант, «строго тем же методом», кажется иному обывателю досадным чистоплюйством, «не опустили», «не показали, кто сильнее». Обыватель думает об отравителе: ну что ему этот его яд? проза жизни. Он его и не боится уже, небось. То ли дело – чтоб кишки в одну сторону! мозги – в другую! а сверху чтоб из ушата сверху лилось.... На коллайдере LHC предполагается сталкивать протоны с суммарной энергией 14 ТэВ в системе центра масс налетающих частиц, а также ядра свинца с энергией 5,5 ГэВ на каждую пару сталкивающихся нуклонов.

На самом деле так думать просто неверно. Второй способ и есть унижение садиста. При первом он может, даже испытывая неимоверные мучения, презирать весь этот сброд и его жалкий, чесноком провонявший праведный гнев. Во втором случае с этим проблемы. Садисту нафиг не упало ситуативное превосходство над кем-то, ему нужно принципиальное. Вернее, его видимость. Ему важно неравенство именно в пункте, что жертва не может ответить тем же. Это во-первых. Во-вторых, если это садист с каким-то излюбленным методом, то он начинает идентифицировать себя с этим методом. Отнять у него метод означает отнять у него его самого, наглядно показать, что он был просто еще одним мудаком с бензопилой, а теперь еще и без бензопилы. Во время работы коллайдера расчетное потребление энергии комплексом ЦЕРНа составит 180 МВт.

Все, что сказано про расправы, можно, mutatis mutandis, отнести к трагическим случайностям. Если простой человек попадает под бульдозер, о таком говорят «нелепая и жестокая смерть» – но по-настоящему нелепа и по-настоящему жестока такая смерть для того, кто заманивал и давил бульдозером других, на своем заднем дворе, на далекой отовсюду ферме, в течение двадцати лет. Это как-то совсем-совсем глупо. Все равно как если б охотника застрелил тетерев.

Некоторые специалисты, многие неспециалисты и особенно представители общественности высказывают опасения, что имеется отличная от нуля вероятность выхода проводимых в коллайдере экспериментов из-под контроля и развития цепной реакции, которая при определённых условиях теоретически может уничтожить всю планету.

Если конкретно, один из наиболее часто разбираемых вариантов – на родине сыра с дырочками может появиться дырища, в которую улетят все люди, порвутся в салат и распылятся салютом. Вероятность (по-моему, общая для всех возможных катастроф) – единица к пятидесяти миллионам.

То есть, скорее всего, через полночь по-здешнему ничего особенного не случится.

Но если – и если я успею что-то при этом подумать – то еще в полете порвусь от хохота при мысли, что люди определенных убеждений, определенного рода занятий, определенного источника доходов, определенной модели самоодобрения, определенной манеры отравлять жизнь другим, сейчас погибнут – все, сразу и самым унизительным способом, какой можно представить именно для них, кроме тех, кто серьезнее замарался на каком-нибудь другом поприще. Они станут жертвами вакуумного аборта.

Ха-ха, они хотели этого для других, думая, что им самим уже не грозит.

«...И он почувствовал то, что пошлее всего на свете: укол упущенного случая».

Анафема

Займемся немного кундеровщиной.

Вот есть две противоположности: «смешное, бессильное, жалкое, замороченное» и «возвышенное, свободное, умудренное, уверенное в себе». Как между ними распределить целомудрие и сексуальную раскрепощенность? Что чему соответствует?

Спонтанно, в отсутствие контекста, целомудрие отнесешь к возвышенному, свободному, умудренному, уверенному к себе. «Люди как боги». А сексуальную раскрепощенность – к смешному, бессильному, жалкому и замороченному. «Люди как звери».

Однако идея целомудрия портится, заражаясь страхом перед «всем этим» – страхом вместо высокомерия. И становится чем-то обездоленно-извращенным, злобным, с трясущимися кривыми руками в кандалах. А сексуальная свобода параллельно с этим пристраивается к свободе духа, к красоте, к успеху. Таков, в общем и целом, наш культурный контекст. За ним – столетия веры в бесов и карающего боженьку, затем дух и нарисованная плоть Возрождения, ну и наконец – XX век, пора вавилонского смешения мыслей, музык, красок, полов, вавилонских смешений.

Из-за этого бывает невозможно растолковать простейшие вещи.

Например, то, что целомудрие – совершенно рациональная «защита от дурака», учитывая, откуда берутся дети. Возможно, сама идея у древнейших людей возникла, полуосознанно, в связи с бесконтрольной рождаемостью, а вся фрейдятина, как и вся духовность, подгребла уже позже. Сейчас висит какое-то странное табу на саму мысль, что люди могут обойтись без секса – например, если настолько не хотят детей, что даже малый риск подведшей контрацепции для них неприемлем. Аргументация, что без секса крыши едут, организмы портятся и т.п., в самой сути своей суеверна и компульсивна – на фоне всех тех вещей, недостаток которых гораздо заметнее вредит душевному и физическому здоровью, но принимается либо как данность, либо как скучно-ничья проблема. Впрочем, большинство людей это прекрасно сознает и аргументирует по-другому. «Да как вы можете заставлять». «Нарушение прав и свобод».

Тут-то и начинается самое интересное. Видите ли, намедни очередной заливистый говноманифест на тему «как вы смеете, юноша, судить об абортах, не повидав свинцовых мерзостей жизни и не усыновив сорок тыщ детей-отказников» меня вдруг заставил осознать. Одну мысль, долго жужжавшую туда-сюда, я наконец схватил.

Современному обывателю очень дорога идея, что его сексуальность – что-то такое горделивое, свободное и глубокое, но притом необходимое, «без чего нельзя». Меж тем на практике это не вытанцовывается. То, что в идеале должно было быть подернуто греховно-гламурным флёром, чем дальше, тем больше выдает в себе сущность простую и неромантичную. Человек все ясней понимает, что вот эти дрыгающиеся письки, колыхающиеся сиськи, пивные пуза, целлюлит на жопе, даст-не-даст, встанет-не-встанет, необходимость терпеть рядом кого-то в остальном довольно несносного – это, собственно, все, что есть, и другого не будет. Вся свобода, вся гордость. Человек сопротивляется. Человек ищет все же что-то, что всему этому дало бы смысл и блеск. И находит. Где бы вы думали.

В детях. Только не в том, что от секса дети рождаются. А в том, что они от него умирают.

Я предвижу возражения, не беспокойтесь, «все просчитано». Даже те, кто искренне не считают зародыш человеком, осознают, что аборт – некий акт вершительства судеб, решение о небытии кого-то, кто ceteris paribus был бы. Воображение любого человека достаточно тонко, чтобы это живо воспринять. Так сексуальность поволакивается совершенно иным флёром – если не смерти, то по меньшей мере рока. Персонифицированного. В человеках. Вот этих, что пузиками хлопают и жопами егозят. Сама некоторая жалкость всего этого становится чем-то вроде литоты, подчеркивающей величие статуса.

При этом сам человек, разумеется, делать аборты не стремится. Это хлопотно, и вообще – это ответственность, это решение, это некоторый дискомфорт, а как он к таким вещам относится, ясно по реакции на известие о беременности. Человеку хочется еще и «быть хорошим» – но не потому, что так положено, а потому, что он так решил. Поэтому в назойливой банальности – «никто на самом деле не хочет абортов, даже те, кто их защищает, но ведь нельзя запрещать» и т.д. – не просто вечное прочойсерское стремление любую мелкую и самоочевидную хуетень приписать себе в заслугу. Они еще и приврали.

Они хотят, чтобы кто-то делал аборты. Кто-то. Не они, не их знакомые, никто из тех, до кого им есть дело. Но чтоб кто-то делал. Чтоб было с кем контрастировать. И показывать: вот, гляньте, что в моей власти. Причем во власти имманентной, а не присвоенной. «Ничего не можно поделать».

Отсюда тупое упорство, с которым некоторые обставляют дело так, будто дети время от времени сами в животах появляются, и запретить аборты – все равно как заткнуть выхлопную трубу. Они не дураки и не то чтобы издеваются, но их явственно прет от их высокоморальных предъяв: как смеешь, мол, детей брошенных не усыновляя, женщинам не сочувствуя, как – ты – смеешь!!! Потому что за этим в самой-самой глубине – сиськи, письки, жопки и прочая гордость свободных и прогрессивных людей, несколько подостывшая и опостылевшая, но ценная хотя бы тем, что за нее можно так вволю поорать. И еще там полуосознанный страх, что ты все это тоже видишь и, паче чаяния, можешь назвать – поэтому тебе нужно быстро предъявить нелогичное, но правдоподобное обвинение, задержать за нелицензированное говорение правды, чтоб сработал у тебя рефлекс вины, чтоб ты принялся оправдываться, чтоб не лез куда не...

Так что если вам, как пролайферу, кто-то начнет петь совсем пафосную и серьезную анафему – помните, кто поет и из какого места.

Перед вами слизняк. Осторожно, не раздавите.

Обожаю, когда они проговариваются

У меня сейчас во фредленте был чудовищный пост о персонаже, который живет с мамой, папой, дедом, женой и тремя детьми в однокомнатной квартире. Каждый раз сталкиваясь с подобным, я лишь еще больше укрепляюсь во мнении, что аборты - необходимы. Потому что у ряда идиотов действительно не хватает мозгов на противозачаточные.

(пост в ЖЖ, впоследствии убран под замок)

Вот вроде кажется полным бредом: он что, живет в однокомнатной с тремя детьми оттого, что аборты в стране запрещены? Но очень хорошо все встает на свои места, если понять, что они вовсе не ратуют за сохранение статус кво, не боятся запрета. Они страдают оттого, что не могут запретить рожать. И пытаются сказать это «прилично».

И это я не сею уныние, «какие они сволочи, есть ли в них хоть капля человеческого» и ты пы. Этому надо радоваться. Мы на самом деле совершенно не та «проигрывающая сторона», какой даже сами себе рисуемся.

Есть, конечно, в прочойсе струя массового психоза, прямо связанная с жертвоприношениями детей Ваалу. Но для большинства все-таки на детоубийстве свет клином не сошелся, для них это только средство. Нужен им контроль. «Евгеника». «Социал-дарвинизм».

И тут пока что жизнь их сияющие стерильные мечты топчет и топчет грязными сапожищами. Несмотря на то, что аборты разрешены, «по-ихнему не выходит». А тут мы хотим вообще «и надежду отнять».

Полезным проектом было бы донести до проблемых детей – через школы, через детские передачи – простую мысль: знайте, что вы самим своим существованием, тем, что родились, тем, что живы, делаете плохим людям плохо. Грешным делом, когда нет ни одной светлой причины жить, «не дождетесь» помогает очень, очень сильно.

Murder корабля

Пример того, как можно на два способа задать один и тот же вопрос, и получатся два совершенно разных вопроса.

Способ 1. «Почему большинство активно высказывающихся за запрет абортов – мужчины?»

Варианты ответа: не понимают, что это такое, «им не рожать»; хотят закрепостить женщину.

Способ 2. «Почему среди активно высказывающихся за запрет абортов так мало женщин?»

Варианты ответа: молчат из гендерной солидарности или страха, что «заклюют»; опасаются, что последуют другие «женские» ограничения; принципиально не хотят, чтобы нивелировался пункт, где женщина «сильнее» мужчины.

А вам во что больше верится: в мужские планы патриархального реванша или в женскую круговую поруку?

Макьявелли мне враг, но истина дешевеет

Я уже как-то писал о том, что эвфемистичная формулировка «женщина имеет право самостоятельно решать вопрос о материнстве», при всей ее мерзости, замечательна: она позволяет хулиганить, не меняя законов. Так вот, мне пришел в голову совсем простой способ похулиганить.

Букве закона нигде не противоречит вариант со стерилизацией после первого и единственного аборта без уважительной причины. Если издать это добавочным законом, под него не нужно будет ничего подгонять. Именно первого и единственного, иначе уже подразумевается другое толкование «вопроса». А так – нигде вы там не выищете, что вопрос о материнстве не решается один раз в жизни.

И это, кстати, лучший вариант, если не предполагать в скором времени сдвиг парадигм и крах прочойса как такового. Красиво меняется цена вопроса. Кое-кому придется отстаивать, specifically, право родить ребенка, убив предыдущего. Непопулярненько. То есть я не сомневаюсь, конечно, что кое-кто и в этом ракурсе будет пламенно защищать Репродуктивную Свободу, но это, собственно, от них и требуется: такое только дурак не обернет в победу сил мракобесия™ на пиар-фронте. Без иконической Женщины Со Спицей В Животе, которая тут по определению иррелевантна, и без возможности разыграть карту «пошли вы со своей демографией», так как демографию мы сами послали, что им остается? Только жать на дискриминацию из-за проблемы неуловимого отца.

Здесь нам понадобится у них кое-чему научиться – умению намертво стоять на тех интерпретациях, которые подходят нам. Навязывать сложности, удобные нам. Позвольте, если бы было написано «мужчина самостоятельно решает вопрос об отцовстве», выбор «отцовство или стерилизация» стоял бы перед мужчиной! Но он стоит перед женщиной, – вы разве не этого добивались? Давайте тогда вычеркнем это из закона, будем требовать согласие отца и стерилизовать обоих. Вы же не предлагаете возврата к временам, когда «право на выбор» превратно толковалось как право сделать сколько угодно абортов по любой причине?

Это легко. Вот так спустить с лестницы – очень легко, когда в твою сторону склоняется и закон, и общественное мнение. Просто трудно представить, когда они по другую сторону. Это то, что сейчас делают с нами. При том, что мы кругом правы, как последние идиоты. С такой правотой, что называется, не живут.

И еще кое-что. Я вот чем дальше, тем больше замечаю, что позиция человека по абортам некоторым образом, знаете, коррелирует... каковы бы ни были отношения с родителями... не потому ль такие барьеры в сознании... тема для психоаналитиков... Так что вот чем еще «один раз и стерилизация» лучше запрета. Борцы за аборты перестанут в таком количестве рождаться. Селекция-с. Фрикономикс.

Roe v. Wade. Тридцать пять лет беззакония

22 января 1973 года Верховный суд США большинством в семь голосов против двух отменил закон штата Техас, запрещающий аборты во всех случаях, кроме угрозы для жизни матери. Закон признали противоречащим 14-й поправке к американской конституции. И как следствие – признали неконституционными и отменили законы об абортах еще в сорока пяти штатах. Аборты в США стали легальны на любом основании вплоть до момента, когда «плод становится жизнеспособен».

В тот же день тем же составом судей, при том же раскладе голосов, был отменен закон об абортах штата Джорджия (дело «Доу против Болтона»). Вердикт гласил, что женщина вправе абортировать и жизнеспособный плод, если того требуют соображения ее здоровья. Ясно предписывалось широкое определение «здоровья», включающее в себя «все факторы – физические, эмоциональные, психологические, семейные, возраст женщины – влияющие на благосостояние пациента». Нетрудно заметить, что в такую формулировку укладывается любой вообразимый повод для аборта. Неизвестны случаи, когда женщине в США было бы отказано в аборте на позднем сроке за недостаточностью оснований.

Таким образом, убийство зародыша стало легальным в США в течении всех девяти месяцев, фактически по любой причине.

Тридцать пять лет и пятьдесят миллионов абортов спустя дебаты по поводу «Roe v. Wade» не утихают. Роу поменяла взгляды и стала категорической противницей абортов. Уэйд умер в 2001 году. Кто остался на трубе?

Одна только буковка «v», versus, вечное противоборство, – а борцы найдутся?

И да, и нет.

* * *

Обе навсегда запомнившихся фамилии, в сущности, никого конкретного не обозначали. «Джейн Роу» – стандартное в американском государственном делопроизводстве обозначение женщины, чье имя неизвестно либо скрывается. А окружной прокурор Генри Уэйд лишь олицетворял собой законы штата Техас. На месте обоих теоретически мог быть кто угодно. Но были другие два человека, без которых многое сложилось бы по-иному. Так совпало, что эти два человека носили редкие и интересные на слух фамилии: Coffee и Weddington.

Линда Кофе и Сара Свадьбина вместе учились на юридическом факультете Техасского университета. Обеим не было тридцати, когда им пришла в голову идея оспорить в суде техасский закон об абортах, действовавший с 1857 года. Групповой иск был подан в 1970 году. В качестве основной истицы была выбрана 21-летняя Норма Маккорви, разведенная, родившая двоих детей (одного воспитывала сама, другой остался с отцом) и беременная третьим – как сперва утверждалось, в результате изнасилования. Позже это утверждение было отозвано, а еще позже Маккорви подтвердила, что изнасилование было попросту выдумано для острастки. Норма Маккорви и фигурировала в деле как Джейн Роу. Ребенка она, пока шел процесс, родила и отдала на усыновление.

Четырнадцатая поправка к конституции США была принята после Гражданской войны и призвана была прежде всего гарантировать некоторые права бывшим рабам. Ее первая статья гласит, среди прочего, что штат не может лишить человека жизни, собственности или свободы без соблюдения всех должных норм правосудия.

Из этой поправки Коффи и Веддингтон несколько лет выколдовывали следствие, что ограничение абортов нарушает право гражданина на неприкосновенность частной жизни. Наколдовав в другом месте, что нерожденный ребенок человеком не является – чтоб ненароком не соблюлись в его отношении должные нормы.

Окружной суд удовлетворил ходатайство Роу о праве сделать аборт (которым она ни разу не воспользовалась), однако не удовлетворил просьбу о судебном запрете на исполнение закона, запрещающего аборты. Было подано несколько апелляций, и в 1972 году дело попало на рассмотрение в Верховный суд. Здесь нужно назвать еще несколько имен.

Семеро из девяти судей высказались в пользу Роу. Двое, судьи Байрон Уайт и Уильям Ренквист, заявили особое мнение. «Суд, – писал Уайт, – попросту изобрел и представил новое конституционное право для беременных матерей». По его мнению, решать, что приоритетнее – жизнь зародыша либо благополучие матери, – следует народу через обычные политические процессы. Ренквист счел неверным ссылаться на Четырнадцатую поправку, поскольку, будучи принята в 1868 году, она не повлияла на уже существовавшие в тридцати одном штате законы об абортах: сами составители поправки явно такого не предусматривали.

Вердикт, с которым согласились остальные, единолично составил судья Гарри Блэкмун. Заключение отличается чрезвычайно помпезным тоном и обилием неконкретной риторики, среди которой, по мнению некоторых профессоров юриспруденции, теряется нить принципиального рассуждения. На Блэкмуна, прежде консервативного республиканца, глубоко повлияло дело Роу. Судья фактически стал активистом прочойса.

Это было первое дело, проигранное окружным прокурором Уэйдом.

Вся дальнейшая жизнь Нормы Маккорви была так или иначе связана с абортами – она работала в абортариях, выступала, написала книгу автобиографических размышлений о «праве на выбор». Затем, в 1995 году, она неожиданно для всех радикально поменяла взгляды, приняла католичество и по сей день ведет борьбу за запрет абортов. Она утверждает, что Коффи и Веддингтон использовали ее для своих целей, и безуспешно пыталась обжаловать собственное дело в Верховном суде. Сара Веддингтон открыто заявила, что, возможно, ей следовало тщательнее выбирать истицу.

Обжаловать собственный иск пыталась и Сандра Кано – «Мэри Доу» из параллельного разбирательства «Доу против Болтона», решение по которому Верховный суд принял в тот же день, 22 января 1973 года. Кано утверждала, что ее адвокаты использовали откровенный подлог и психологическое давление. Ей также ничего не удалось добиться.

Заключение по «Доу против Болтона» содержало то широкое определение «здоровья матери», которое сделало убийства вполне сформировавшихся младенцев – хоть за день до родов – доступными фактически на любом основании. Хуже (да и то как-то честнее) лишь в Канаде, где с 1988 года законодательство об абортах отсутствует в принципе.

* * *

«Роу против Уэйда» неожиданно напоминает другое заглавие: «Мастер и Маргарита». Точно так же на титульную страницу попали два, в сущности, второстепенных и малозаметных персонажа, вокруг которых, а не между которыми, все происходит – однако без них не было бы сюжета. Исход «Роу против Уэйда» зависел, безусловно, от конкретных фигур, от своих Воландов, Гелл и Римских. Окажись на их месте кто-то другой, США могли бы все еще иметь законодательство об абортах не из области черного юмора. Но американской Фриде не только больше не приносят платок – ее всячески подбадривают и алебардами отгоняют от нее робко возражающих, что закапывать младенцев как бы не очень хорошо. У Фриды теперь фридом. И тут понимаешь, что все-таки эти фигуры, эти события совершенно были типичны. В двух отношениях.

Раз. «Роу против Уэйда» показало нам парадокс любого общественного порядка, основанного на текстах: чем хитрее становятся аргументы «по писанному», чем дотошнее, чем оторваннее от повседневного взгляда на вещи, тем вернее побеждают в спорах самые фанатичные борцы за самые безумные интерпретации. Побеждают, сумев заставить простые, казалось бы, слова, которыми написаны законы, означать что-то новое и невероятное.

Два. «Роу против Уэйда» в очередной раз напоминает нам об общей формуле любого движения, которое заявляет, что всего важней для него прогресс, свобода и чьи-нибудь права. Формула такая: «в каждый дом электричество, телефон и гильотину». Просто гильотину каждый раз вкатывают какой-нибудь новой конструкции, то на вентилятор похожую, то на кухонный комбайн, то на модуль дельтасубпространственной трансмогрификации – вот и слышишь со всех сторон: «какое убийство, вы что, RTFM».

Вспоминая прецеденты, все-таки позволяешь себе надеяться, что когда-нибудь мы от «свободы выбора» очнемся – с обычным для таких случаев «елки, что это было?», переходящим в гнев и презрение к прошлому, переходящими в нахваливание какой-нибудь очередной лучезарной человекорезки, сквозь которую мы пройдем к светлым горизонтам и прочь, прочь из мракобесного прошлого, где войны, чума, инквизиция, коммунисты и прочойс.

Возможно, следующая будет менее отвратительной. Очень медленный, но прогресс к обществу без массовых убийств все-таки налицо.

А в попугаях статистика по абортам гораздо интереснее!

Институт Алана Гуттмахера установил: 61% женщин, делающих аборты в США, уже имеют детей. Причины, которые их побуждают – в основном «забота об уже рожденных детях».

Ссылку подхватили прогрессивно мыслящие блоггеры. «Конец пропаганде о "безответственных потаскухах"», – решительно пишет один.

Ну, как-нибудь в другой раз пораспространяемся о том, что выражения вроде «безответственная потаскуха» употребляют почти исключительно проабортистские истероиды (в контексте: «вот кем вас на самом деле считают пролайферы!»), и о том, что «потаскух» в таком случае остается 39%, а это много, и о том, что аргумент хиловат как таковой. Здесь есть кое-что поинтереснее.

Если дочитать статью до конца, обнаруживается вот такое:

This study was based on in-depth interviews with 38 women who obtained abortions in the United States in 2004.

Тридцать восемь. Они расспросили тридцать восемь женщин. Как мало нужно прочойсеру для энтузиазма.

Нужно всего лишь измерить что-нибудь в попугаях.

Министки

piggy_toy в веб-смях про рождаемость.

Заставить женщин рожать, если они не хотят рожать, невозможно. А если бы и было возможно, это означало бы запрет на контрацепцию, лишение женщин гражданских прав, целенаправленное ухудшение качества медицины и тому подобный возврат в средневековье со всеми вытекающими последствиями.

http://www.medportal.ru/budzdorova/things/995/

Знаете, вот Иван Чонкин не мог выговорить ни «демобилизация», ни даже «мобилизация», а потому говорил и думал просто «билизация». Но мобилизация и демобилизация все-таки вещи разные. А феминисток и антифеминисток (piggy_toy причисляет себя ко вторым) можно с патриархально-деревенской беззаботностью обозначать общим термином министки – ибо, for all practical purposes, одна сатана.

Так вот, после пассажей вроде приведенного стойко кажется, будто весь минизм пошел от базарных торговок. Или их причудливой разновидности – советских продавщиц. Потому как неизменный и коронный прием всякой министской риторики – Обсчитать, Обвесить и Нахамить. Причем сделать это быстро и лихо. Убеждать по-иному получается у них заметно хуже.

Заставить женщин рожать, если они не хотят рожать, невозможно.
А если бы и было возможно, это означало бы
(вот нас обсчитали: очевидный смысл сказанного – «женщин возможно заставить рожать», но подается он как категорическое отрицание с последующим усилением;)
запрет на контрацепцию,
лишение женщин гражданских прав,
(вот нас обвесили, эффектно пожонглировав двумя черными чугунными гирищами, непонятно откуда вынутыми – в то время как маленькую и блестящую серебряную гирьку с надписью «запрет абортов» как бы невзначай уронили;)
целенаправленное ухудшение качества медицины
(грамотное хамство начинается с как можно более наглого вранья...)
и тому подобный возврат в средневековье со всеми вытекающими последствиями.
(...и кончается как можно более абстрактной угрозой.)